О некоторых современных собственно литературных во - Страница 8

Положение их приняло, сколько могло совне, поляризацию; сколько возможно, лишено своей единичности, ибо точка образования Европы вообще стоит гораздо дольше того времени, когда все государства, современные Франции, были в подобном состоянии, но точка, на которой она находится, осталась все та же (но только Франция, не сходя с нее, приняла возможную цивилизацию). Франция не понимает общей жизни: ни Искусство, ни Религия, ни Философия не живут в ней, – и понятно: потому что национальная степень развития лишает возможности понимать общее. Посмотрите, в самом деле, как существует искусстве во Франции: в своей особенности, но не в единичности; следовательно, оно вовсе не существует, ибо и особенность получает только свое настоящее значение, когда есть единичность. Искусство – понятие общее (как и всё) отрицало себя до особенных форм и потом до единичности, до единичного произведения, в котором оно опять себя находило. Посмотрите на Францию: точно, во Франции существуют все особенные формы искусства, но существуют только как особенные формы, а единичного нет, нет художественного произведения. Вот почему существуют в ней трагедии, комедии – все, что вам угодно, и существуют только просто как особенные формы искусства, которые и остаются только при этом определении. Степень искусства во Франции равна степени Франции вообще, что так и должно быть, а степень Франции, как мы сказали, есть степень национальности. Мода, значение которой объясняли мы уже выше, – девиз, смысл ее. Французы представляют собою отрицание общего до особенности, в высшей степени развитое; другими словами, французы – нация и больше ничего.

Но оставим Францию и посмотрим на дальнейшее развитие человека. Степень национальности (к которой принадлежит национальный исключительный патриотизм), как мы видели, не есть последняя степень совершенствования; оно идет далее, тесные основы национальности разрываются: общее от особенности отрицается до единичности; индивидуум освобожден, имеет качественное значение, и таким образом вместе с жизнью индивидуума проявляется и жизнь общая; национальность не уничтожается, но перестает быть единою, крайнею степенью развития, но просветляется и возвышается до народности. Предметом сознания становится весь бесконечный мир общего, человеческие интересы наполняют народ и находят себе в нем свободное выражение. На песнях зиждется литература. Имена сочинителей уже не остаются неизвестны, нет, на их произведениях лежит их собственный отпечаток. В народе, наконец, существует в одно и то же время как общее – человек, как особенность – нация (народ, уже потерявший исключительное значение) и как единичность – индивидуум, в котором общее снова себя находит и замыкает торжественный круг своего абсолютного отрицания. В писателе мы видим ясно в одно и то же время лицо, народ и человека. Ясно, кажется, что тогда народность становится необходимым условием, без которого общее не может перейти в жизнь. Кажется, из всего предыдущего ясно видно, как жалок национальный патриотизм и как смешон отвлеченный космополитизм, говорящий об общем и не постигающий, что без проявлений, без необходимых отрицаний, нами указанных, общее есть только пустая отвлеченность, не имеющая силы перейти в Действительность (проявиться). – Истинное чувство его есть необходимое чувство истинного человека, без которого не было бы полноты, и тогда человек не мог бы быть действительным явлением и не мог бы найти нигде настоящего определения (ни как индивид, ни как общее), какие бы ни делал усилия. Творческая сила, дошедши постепенно до человека, великого своего проявления, разве уничтожила и горы, и снега, и поля, и животных, и все свои предыдущие степени развития; нет, полнота жизни была бы нарушена; на каждой степени жизнь была равна сама себе и выражалась в вполне соразмерном образе проявления; ибо никакой шаг в жизни вечной не есть лишний; дело только в том, что все степени свои она не делала последними, крайними, переходя от них к другим, высшим, пока наконец достигла: но и тут жизненная сила не прекратила своего действия, но здесь она является уже как субъект и как субъект продолжает свое шествие. Сознательная деятельность человека выше бессознательной деятельности природы. Его рукою зиждет тот же дух, но уже нашедший себе столь соразмерное чувственное проявление, в котором он сознает себя как лицо и собрал уже как лицо. В великом мировом абсолютном отрицании человек есть та единичность, та Einzelheit, с которой отрицает себя, наконец, общее после отрицания до Besonderheit природы. Общее и бесконечное находит себя в последнем проявлении, обратившись на себя, и в этом сознанном проявлении постигает оно само себя, и постижение это бесконечно.

Дальнейшая степень развития не уничтожает предыдущую. Конечно, образованный человек, стоящий на высшей степени развития, по возможной мере наполняется содержанием общим, но он вздрогнет и у него горячо забьется сердце, только запойте перед ним его родную песню. – О, прочь же, жалкая гнилая мысль о космополитизме; там, где близорукий ум и мертвое сердце, – только там ей место. Есть период, в который национальный патриотизм имеет свою действительность и после которого он уже анахронизм; но мысль о космополитизме никогда не могла и не может дать себе действительности. Смешон также страх национального патриотизма, когда уже миновалась его пора, что народ, наполняясь просвещением, потеряет свою народную характеристику; это все равно, если бы стали бояться за человека, что он, учась и принимая в себя общее образование чуждых стран, потеряет свою индивидуальность, но органическая жизнь в том-то и состоит, что она все в себя принимаемое извне в свое претворяет. Напротив, естественно, что чем более народ наполняется через индивидуумов общим содержанием, тем истиннее, тем просветленнее становится народность: потому что тогда возвышается народ и вместе с ним возвышается и его народность. Вечная истина гонит остающийся сумрак, гонит тени национальности и космополитизма и водворяет свое, ясное, царство, отдавая каждому необходимому проявлению жизни истинное значение, возвращая ему похищенные права и защищая его от ложных нападок отвлеченной односторонности. Тогда-то народность получает свое настоящее значение. Об такой-то народности говорим мы, и такую-то народность признаем мы необходимым условием истинно человеческой жизни.